«Робот-зазнайка» и другие фантастические истории - Генри Каттнер
Вот смотрите. Допустим, перед вами две важные возможности. Вы можете завтра отправиться в башню Невада и заключить сделку, которая принесет вам миллион кредитов. Или вы останетесь дома и будете убиты. Вы приходите ко мне и спрашиваете, как поступить: поехать или остаться. И я вижу, как будут развиваться оба варианта, но у меня связаны руки.
Потому что оба результата зависят исключительно от ваших личных мотивов и реакций. В первом случае вы отправляетесь в башню Невада, не посоветовавшись со мной, и в вашем мозгу уже существует определенный набор реакций. Отвечая этими реакциями на определенный набор обстоятельств, вы возвращаетесь с миллионом кредитов.
Но вы все-таки решаете обратиться ко мне. Я говорю: ну ладно, посетите в Неваду, почему бы и нет. И вы это делаете, но уже с иными психологическими параметрами. Вы решили, что вас ждет нечто приятное, и путешествуете в соответствующем настрое. Верите, что мешок с деньгами сам свалится в руки, тогда как возможность его получить зависит от бдительности и напористости. Понятно?
Рассмотрим другую ситуацию. Вам отчего-то не хочется ехать. Вы обдумываете мой совет, но желание остаться пересиливает, и вы решаете, что либо я лжец, либо на самом деле я посоветовал остаться. И вас убивают.
Поэтому моя задача – сохранять уравнения неизменными, не катализировать будущее собственными пророчествами. Действовать приходится очень тонко, досконально учитывая психологию. А это совсем не просто, ведь у меня крайне ограниченная информация. Пророчества основываются на законах логики. Это не колдовство. Зная вас, я должен подобрать определенные идеи, семантические разряды, которые повлияют на ваше решение так, что вы о том и знать не будете, и не изменят ваше исходное эмоциональное состояние. Поскольку это состояние является одной из переменных, составляющих уравнение.
Поэтому я не могу сказать: «Отправляйтесь в башню Невада!» Это приведет к тому, что в башне вы будете вести себя пассивно. Я должен облечь совет в загадочную форму, используя то, что знаю о вас. Я мог бы сказать: «У дерева хефт голубые листья». В вашей памяти всплывет некое событие, причем воспоминание будет совершенно естественным, что, в свою очередь, вызовет желание на некоторое время отлучиться из дома. Вот так, окольным путем – в этом я достаточно поднаторел, – я ввожу новый элемент в ваше эмоциональное состояние. Вы отправляетесь в башню Невада, и при этом вы готовы действовать в соответствии со своим первоначальным набором реакций. И получите миллион кредитов.
Теперь вы знаете, почему оракулы говорят загадками. Будущее зависит от многих факторов, не поддающихся учету, поэтому оно может быть легко изменено словом. В тот самый момент, когда оракул предсказывает, его предсказание теряет смысл.
Логик разровнял башмаком землю. Затем сухо улыбнулся и добавил, глядя в небо:
– Хотя кто сказал, что в долговременном аспекте получить миллион для вас предпочтительней? Может, гораздо лучше было бы остаться дома и погибнуть?
Хейл смотрел на пламя, очищающее стены форта Дун. Некоторое время он молчал.
– Кажется, я вас понял, – произнес он наконец. – Только… очень не по себе, когда ответы так близко, а дотянуться до них ты не можешь.
– Я мог бы подсказать решение каждой проблемы, с которой вам предстоит столкнуться, – сказал Логик. – Вручил бы блокнотик, а вам бы оставалось только листать страницы и читать ответы. Но что хорошего это даст? Я предсказываю только в определенных рамках. Я не в силах спрогнозировать любое развитие событий; вижу лишь те варианты, по которым имею полную информацию. Если существует какой-нибудь неизвестный фактор – переменная икс, – я не обнаружу в будущем ничего определенного. А икс есть. Я не знаю, что он собой представляет, и никогда не узнаю. Если бы дело обстояло иначе, я был бы богом и мы бы жили в Утопии. Эту неизвестную величину я могу обнаружить только по ее влиянию на другие переменные. Но это вовсе не моя задача. И не ваша. Я и не заморачиваюсь. Моя задача – заглядывать в будущее, но не вмешиваться. Будущее – это человеческий разум. Не атомная энергия уничтожила Землю. Это сделал образ мышления. Проще контролировать планету, чем пылинку, несомую воздушными потоками, которых мы даже не ощущаем. Когда протягиваешь руку к этой пылинке, намереваясь управлять ее движением, ты создаешь новый поток. Этот поток – мысль, а пылинка – будущее человечества.
Огромный жемчужный изгиб за огромным жемчужным изгибом – словно выточенные из скал приливными волнами, над джунглями высились стены форта Дун. Сэму, стоявшему на расчищенном белом покрытии главного крепостного двора, они казались невероятно мощными. Эти стены как будто держали в нежных объятиях доверенный им очаг цивилизации.
Гладкие, закругленные, они поднимались тремя ярусами. В них были прорезаны окна; перекрывающиеся световые экраны не пропускали внутрь видимых и невидимых жуков. Такие крепости, во многом похожие на средневековые замки, предназначались для штурмов и обстрелов. Только не вражеские воины их штурмовали, а джунгли, и не огненные стрелы летели по воздуху, а бактерии и микробы. В свои ранние годы венерианская цивилизация не знала авианалетов. И Вольные Компании не посягали на чужие цитадели. И воздушные путешествия тогда – впрочем, как и сейчас – были крайне неупорядоченными, поскольку на планете буйствовали ураганы.
В форте Дун кипела жизнь. К обширной изогнутой поверхности стены были пристроены бараки и мастерские; там мельтешили люди. В больших высоких домах размещались госпиталь, лаборатории и квартиры офицеров.
В открытом барбикане поднялась суматоха, хотя Сэм еще не заметил этого. Мужчины и женщины, успевшие покрыться загаром от фильтруемого солнечного света, прекращали работу, чтобы откровенно потаращиться на гостью. Впрочем, они не смели приближаться, поскольку унаследовали от прежних поколений уважение к бессмертным.
Кедре с непринужденным видом прошла на двор, улыбаясь зрителям, то и дело называя кого-нибудь по имени. Бессмертные выпестовали в себе феноменальную память. Не менее феноменальной была и приспосабливаемость. Наряд из тех, что Кедре обычно носила в башнях, выглядел бы чрезмерно аляповатым в дневном свете, и она была слишком умна, чтобы не понимать этого. Поэтому облачилась
